Осборна — мы живем вместе, то есть мы едим за одним столом и спим под одной крышей, а при этом… Ну что же… жизнь такова, какой Господь ее создал. Вы говорите — это еще не обручение? Но что ж это я делаю? Надеюсь, что мой мальчик разочаруется в безрассудстве, которое пришлось ему по сердцу? И это когда он помогает мне! Это безрассудство или нет? Я вас спрашиваю, Гибсон, — вы же должны знать эту девушку. Денег у нее, я полагаю, немного?

— Около тридцати фунтов в год. По моему распоряжению при жизни ее матери.

— Ну и ну! Хорошо, что он не Осборн. Им придется подождать. Из какой она семьи? Не из торговой, я полагаю, судя по ее бедности?

— Насколько мне известно, ее отец был внуком некоего сэра Джеральда Киркпатрика. Ее мать говорила мне, что он был баронетом, старинного рода. Я ничего не понимаю в таких вещах.

— Это уже что-то. Я кое-что понимаю в таких вещах, как вы изволили выразиться. Люблю благородную кровь.

Мистер Гибсон счел нужным сказать:

— Боюсь, что у Синтии благородной крови лишь одна восьмая. Ничего более о ее родственниках я не знаю, кроме того факта, что отец ее был викарием.

— По крайней мере, ступенькой выше торговцев. Сколько ей лет?

— Восемнадцать или девятнадцать.

— Хорошенькая?

— Да, я думаю; и многие так думают, но это дело вкуса. Послушайте, сквайр, судите сами. Приезжайте ко второму завтраку в любой день. Меня может не оказаться дома, но ее мать будет, и вы сможете познакомиться с будущей женой вашего сына.

С этим он, однако, поспешил, слишком полагаясь на спокойствие, с которым сквайр выспрашивал его. Мистер Хэмли снова спрятался в свою раковину и заговорил угрюмым тоном:

— «Будущая жена» Роджера! Он поумнеет к тому времени, когда приедет домой. Два года среди чернокожих прибавят ему ума.

— Возможно, но маловероятно, я бы сказал, — ответил мистер Гибсон. — Чернокожие, насколько мне известно, не славятся талантом рассуждать. Так что у них нет особых шансов переменить его мнение с помощью аргументов, даже если они будут понимать язык друг друга. И конечно, если он разделяет мой вкус, своеобразие цвета их кожи лишь заставит его больше оценить белую кожу.

— Но вы сами сказали, что это не было обручение, — проворчал сквайр. — Если он передумает, вы ведь не станете настаивать, верно?

— Если он пожелает разорвать отношения, я, разумеется, посоветую Синтии проявить равную готовность — это все, что я могу сказать. И я не вижу в настоящее время оснований для дальнейшего обсуждения. Я рассказал вам, как обстоят дела, потому что обещал это сделать, если увижу, что происходит что-либо в этом роде. Но при нынешних обстоятельствах мы не можем ни шить, ни пороть, можем только ждать. — И он взялся за шляпу, собираясь уходить. Но сквайр остался неудовлетворен:

— Не уходите, Гибсон. Не обижайтесь на то, что я сказал, хотя я, право, не знаю, почему вы должны обижаться. Какова эта девушка сама по себе?

— Я не понимаю, что вы под этим подразумеваете, — сказал мистер Гибсон. Он понимал, но был рассержен и предпочел не понять.

— Она — как? Ну, словом, она похожа на вашу Молли? С мягким характером и благоразумная — перчатки всегда починены и ножки аккуратны, готова сделать все, что ни попросишь, и так делает, будто ей это дело нравится больше всего на свете?

Лицо мистера Гибсона смягчилось; ему были понятны все прерывистые фразы сквайра и их не объясненный до конца смысл.

— Ну, для начала — она гораздо красивее Молли, и у нее обаятельная манера себя вести, она всегда хорошо одета и элегантна, а я знаю, что у нее очень мало денег на наряды; она всегда делает то, о чем ее попросишь, и на все у нее находится очень милый и живой ответ. По-моему, я ни разу не видел, чтобы она вышла из себя, но, признаться по совести, я не уверен, что она хоть что-то принимает близко к сердцу, а я не раз замечал, что некоторая притупленность чувства очень способствует хорошему характеру. В общем, я считаю, Синтия — одна на сотню.

Сквайр задумался:

— По мне, так ваша Молли одна на тысячу. Но тут, видите, о благородном происхождении говорить не приходится, да и больших денег за ней, я полагаю, не предвидится.

Все это он говорил, словно думая вслух, и совершенно безотносительно к мистеру Гибсону, но тот был уязвлен и ответил несколько раздраженно:

— Ну, поскольку в этом деле речь о Молли не идет, я не вижу надобности упоминать ее имя и обсуждать ее происхождение или ее состояние.

— Нет, конечно же нет, — опомнился сквайр. — Просто мои мысли забрели куда-то далеко, и я, признаться, просто думал, какая жалость, что она не подходит для Осборна, но, конечно, об этом не может быть и речи, не может быть и речи.

— Да, — сказал мистер Гибсон, — и прошу прощения, сквайр, но мне действительно нужно ехать, а вы сможете позволить своим мыслям без помех забредать сколь угодно далеко.

На этот раз он был уже в дверях, когда сквайр окликнул его. Мистер Гибсон стоял, нетерпеливо постукивая хлыстом по дорожным сапогам и ожидая окончания бесконечного прощального слова.

— Послушайте, Гибсон, мы с вами старые друзья, и вы просто дурак, если приняли что-либо мною сказанное в обиду. Мадам ваша жена и я не поладили друг с другом в тот единственный раз, когда я ее видел. Я не скажу, что она была глупа, но, по-моему, один из нас был глуп, и это был не я. Впрочем, забудем об этом. Что, если вы как-нибудь привезете ее, и эту самую Синтию (в жизни не слышал христианского имени диковиннее), и вашу маленькую Молли сюда к завтраку? Мне будет спокойнее в своем доме, и к тому же здесь я наверняка буду вести себя более прилично. Нам незачем будет говорить о Роджере — ни девушке, ни мне, а вы, если сумеете, станете придерживать язычок своей жены. Это будет просто прием для вас по случаю вашей женитьбы, и никому не надо принимать это за что-либо более важное. И не забудьте: никаких намеков или упоминаний о Роджере и этой глупой истории. Я увижу девушку и составлю о ней собственное мнение; вы же сами сказали, что это самый лучший план. Осборн тоже будет здесь, а он всегда в своей стихии, когда беседует с женщинами. Я иногда думаю, он сам наполовину женщина — так много он